Иван Семенович Барков, (1732–1768), дворянский сын, русский поэт и переводчик. Закончил семинарию, затем состоял при Российской академии наук последовательно: студентом, наборщиком, переписчиком, переводчиком. Барков переводил преимущественно античных авторов. Растратил свой талант и силы неумеренным пьянством. Перевел на русский язык сатиры Горация (1763), басни Федора (1764). Барков написал также «Житие князя Антиоха Дмитриевича Кантемира», приложенное к изданию его «Сатир», изданных в 1762 г. Барков владел свободным, гладким и легким стихом, не уступая в этом отношении даже лучшим поэтам современникам Ломоносову и Сумарокову. Воздавая должное Баркову как поэту и переводчику, следует сказать, что громкую всероссийскую славу он приобрел своими, по выражению митрополита Евгения Болохвитинова, «срамными» непечатными произведениями. Эти стихотворения расходятся по всей России в списках около двух столетий. Слава их так велика, что родился особый термин для произведений такого рода — «Барковщина».
Пушкин, впоследствии, замечал, что Барков первый из русских поэтов отбросил архаический стиль и стал писать живым народным языком. Характеристика «срамной» музы Баркова дана А.С. Венгеровым в его «Критико-библиографическом словаре русских писателей и ученых» (Вып.25, Спб.1890).
Историки литературы брезгливо обходили вниманием этот вид литературы, а в известной мере он заслуживает внимания, как весьма влиятельный, ибо уж очень большим распространением пользовался. Кажется, только один А.С.Венгеров пробовал разобраться в Барковщине, но сквернословие, которым действительно уснащены произведения Баркова, раздавило исследователя.
Подавляющее большинство из того, что им написано в нецензурном роде, состоит из самого грубого кабацкого сквернословия, где вся соль заключается в том, что всякая вещь называется своим именем. Барков с первых слов выпаливает весь немногочисленный арсенал неприличных выражений и, конечно, дальше ему остается только повторяться. Для незнакомых с грязной музой Баркова следует прибавить, что в стихах его, лишенных всякого оттенка грации и шаловливости, нет также того патологического элемента, который составляет сущность произведений знаменитого маркиза де Сад. В Европе есть порнографы в десять раз более его безнравственнее и вреднее, но такого сквернослова нет ни одного.
Однако, кроме сквернословия, следовало бы отметить у Баркова простонародный юмор, реалистическую манеру и крепкий язык. В той борьбе, которая шла в литературе против высокого стиля, Барков тоже сыграл свою роль.
Умер в состоянии психического припадка в момент запоя, утонув в нужнике, перед смертью отметив свою судьбу в эпитафии: «Жил грешно и умер смешно».
«Сочинения и переводы» его изданы в Петербурге в 1872 г. под
ред. А. Венгерова, издание сильно искажено опущенными местами.
Полное издание без купюр и искажений вышло в Риге, в 1932 г. Полное
собрание непечатных произведений Баркова хранится в публичной
библиотеке СССР им. Ленина и имеет название «Девичья игрушка».
О вы, замужние, о вдовы, О девки с целкой наотлет! Позвольте мне вам наперед Сказать о ебле два-три слова. Ебитесь с толком аккуратно, Чем реже еться, тем приятней, Но боже вас оборони От беспорядочной ебни! От необузданной той страсти Пойдут и горе и напасти, И не насытит вас тогда Обыкновенная елда.
Блажен, кто смолоду ебет И в старости спокойно серет. Кто регулярно водку пьет И никому в кредит не верит. Природа женщин наградила: Богатство, славу им дала, Меж ног им щелку прорубила И ту пиздою назвала. Она для женщины игрушка, На то названье ей пизда, И как мышиная ловушка, Для всех открытая всегда. Она собой нас всех прельщает, Манит к себе толпы людей, И бедный хуй по ней летает, Как по сараю воробей.
Дом двухэтажный занимая В родной Москве жила-была Вдова — купчиха молодая, Лицом румяна и бела. Покойный муж ее мужчиной, Еще не старой был поры. Но приключилася кончина Ему от жениной дыры. На передок все бабы слабы, Скажу, соврать вам не боясь, Но уж такой ебливой бабы Никто не видел отродясь! Покойный муж моей купчихи Был парень безответный, тихий. И слушая жены наказ Ее еб в сутки десять раз. Порой он ноги чуть волочит, Хуй не встает — хоть отруби. Она и знать того не хочет: Хоть плачь, а все-таки еби! Подобной каторги едва ли Смог вынести кто. Год прошел И бедный муж в тот мир ушел, Где нет ни ебли, ни печали. Вдова, не в силах пылкость нрава И буйной страсти обуздать, Пошла налево и направо И всем и каждому давать. Ебли ее и молодые И старики и пожилые, А в общем все кому не лень Во вдовью лазили пиздень. Три года ебли бесшабашной, Как сон для вдовушки прошли, И вот томленья муки страстной, И грусть на сердце ей легли. И женихи пред ней скучают, Но толку нет в ней ни хуя. И вот вдова грустит и плачет И льется из очей струя. И даже в еблишке обычной Ей угодить никто не мог: У одного — хуй неприличный, А у другого — короток. У третьего — уж очень тонок, А у четвертого — муде Похоже на пивной боченок И больно бьется по манде. То сетует она на яйца — Не видно, словно у скопца, То хуй короче, чем у зайца… Капризам, словом, нет конца. И вот по здравому сужденью Она к такому заключенью Не видя толку уж ни в ком, Пришла раскинувши умом: «Мелки в наш век пошли людишки — Хуев уж нет — одни хуишки, Но нужно мне иль так иль сяк Найти себе большой елдак! Мне нужен муж с такой елдою, Чтоб еть когда меня он стал, Под ним вертелась я юлою И зуб на зуб не попадал!» И рассуждая так с собою, Она решила сводню звать — Уж та сумеет отыскать Мужчину с длинную елдою!
В Замоскворечье, на полянке Стоял домишко в два окна. Принадлежал тот дом мещанке Матрене Марковне. Она Тогда считалася сестрицей Преклонных лет, а все девицей. Свершая брачные дела, Столичной своднею была. Иной купчихе — бабе сдобной, Живущей с мужем стариком, Устроит Марковна удобно Свиданье с ебарем тайком. Иль по другой какой причине Жену свою муж не ебет, Она тоскует по мужчине И ей Матрена хуй найдет. Иная в праздности тоскуя Захочет для забавы хуя, Матрена снова тут как тут, Глядишь — красотку уж ебут! Мужчины с ней входили в сделку, Иной захочет (гастроном!) Свой хуй полакомить и целку К нему ведет Матрена в дом. И вот за этой, всему свету Известной сводней вечерком Вдова отправила карету И ждет Матрену за чайком. Вошедши, сводня поклонилась, На образа перекрестилась, И так промолвила, садясь, К купчихе нашей обратясь: «Зачем прислала, говори! Иль до меня нужда какая? Изволь, хоть душу заложу, А уж тебе я услужу! Коль хочешь, женишка устрою. Просто чешется манда? И в этот раз, как и всегда Могу помочь такому горю. Без ебли, милая, зачахнешь, И жизнь вся станет не мила, Но для тебя я припасла Такого ебаря, что ахнешь!» «Спасибо, Марковна, на слове, Хоть ебарь твой и наготове, Но мне навряд ли он придется, Хотя и хорошо ебется. Мне нужен крепкий хуй, здоровый, Не меньше десятивершковый. Не дам я каждому хую Посуду пакостить свою!» Матрена табаку нюхнула, О чем-то тяжело вздохнула, И помолчав минуты две, На это молвила вдове: «Трудненько, милая, трудненько, Такую отыскать елду, Ты с десяти-то сбавь маленько, Вершков так на восемь — найду! Есть у меня тут на примете Один парнишка, ей же ей, Не отыскать на белом свете Такого хуя у людей. Сама я, грешница, узрела Намедни хуй у паренька, Как увидала — обомлела! Как есть пожарная кишка! У жеребца — и то короче, Ему бы ей не баб ебать, А той елдой восьмивершковой По закоулкам крыс гонять. Сам парень видный и здоровый, Тебе, красавица, подстать — И по фамильи благородный, Лука его, Мудищев, звать. Но вот беда, теперь Лукашка Сидит без брюк и без сапог. Все пропил в кабаке, бедняжка, Как есть до самых до порток.» Вдова восторженно внимала Рассказу сводни о Луке И сладость ебли предвкушала В мечтах о длинном елдаке. Затем уж, сваху провожая, Она промолвила, вставая: «Матрена, сваха, дорогая, Будь для меня как мать родная, Луку Мудищева найди И поскорее приведи! Дам денег, сколько ни захочешь, Уж ты, конечно, похлопочешь, Одень приличнее Луку И завтра будь с ним к вечерку». Четыре радужных бумажки Дала вдова ей ко всему, И попросила без оттяжки Уж по утру сходить к нему.
В ужасно грязной и холодной Коморке, возле кабака, Жил вечно пьяный и голодный Вор, шпик и выжига — Лука. Впридачу бедности отменной Лука имел еще беду, Величины неимоверной Восьмивершковую елду. Ни молодая, ни старуха, Ни блядь, ни девка-потаскуха, Узрев такую благодать Ему не соглашались дать. Хотите нет, хотите верьте, Но про Луку пронесся слух Что он елдой своей до смерти Заеб каких-то барынь двух! И с той поры, любви не зная, Он одинок на свете жил И хуй свой длинный проклиная, Тоску-печаль в вине топил. Позвольте сделать отступленье Назад мне, с этой же строки, Чтоб дать вам вкратце представленье О роде-племени Луки. Весь род мудищевых был древний И предки бедного Луки Имели вотчины, деревни И пребольшие елдаки. Один Мудищев был Порфирий, При Иоанне службу нес И поднимая хуем гири Порой смешил царя до слез. Второй Мудищев звался Саввой. Он при Петре известен стал. За то, что в битве под Полтавой Елдою пушки прочищал. ………………… ………………… Царю же неугодных слуг Он убивал елдой, как мух. При матушке Екатерине, Благодаря своей хуйне Отличен был Мудищев Лев, Как граф и генерал-аншеф. Свои именья, капиталы, Спустил уже Лукашкин дед И наш Лукашка, бедный малый, Остался нищим с малых лет. Судьбою не был он балуем, И про него сказал бы я — Судьба его снабдила хуем, Не дав в придачу — ни хуя!
Настал уж вечер дня другого. Купчиха гостя дорогого В гостиной с нетерпеньем ждет, А время медленно идет. Пред вечерком она помылась В пахучей розовой воде Чтобы худа не случилось Помадой смазала в пизде. Хотя ей хуй большой не страшен, Но тем не менее ввиду Такого хуя, как Лукашкин Она боялась за пизду. Но чу! Звонок! Она вздрогнула… И гость явился ко вдове… Она в глаза ему взглянула И дрожь почудилась в манде. Пред ней стоял, склонившись фасом, Дородный, видный господин. Он прохрипел пропитым басом: «Лука Мудищев, дворянин.» Вид он имел молодцеватый: Причесан, тщательно побрит, И не сказал бы я, ребята, Что пьян, а все-таки разит… «Весьма приятно, очень рада, Про вас молва уже прошла.» Вдова смутилась до упаду Сказав последние слова. Так продолжая в том же смысле Усевшись рядышком болтать, Вдова одной терзалась мыслью — Скорей бы еблю начинать. И находясь вблизи с Лукою, Не в силах снесть томленья мук, Полезла вдовушка рукою В карман его широких брюк. И под ее прикосновеньем Хуй у Луки воспрянул вмиг, Как храбрый воин пред сраженьем — Могуч и грозен и велик. Нащупавши елдак, купчиха, Мгновенно вспыхнула огнем, И прошептала нежно, тихо, К нему склонясь: «Лука, пойдем!» И вот уж не стыдясь Луки Снимает башмаки и платье И грудей обнажив соски Зовет Луку в свои обьятья. Лука тут сразу разъярился И на купчиху устремился Тряся огромною елдой Как смертоносной булавой. И бросив на кровать с размаху, Заворотивши ей рубаху, Всем телом на нее налег, И хуй задвинул между ног. Но тут игра плохою вышла, Как будто ей всадили дышло, Купчиха вздумала кричать И всех святых на помощь звать. Она кричит — Лука не слышит, Она еще сильней орет, Лука, как мех кузнечный дышит, И все ебет, ебет, ебет! Услышав крики эти, сваха, Спустила петлю у чулка И шепчет, вся дрожа от страха, «Ну, знать, заеб ее Лука!» Матрена в будуар вбегает. Купчиха выбилась из сил — Лука ей в жопу хуй всадил, Но еть бедняжку продолжает! Матрена, в страхе за вдовицу, Спешит на выручку в беде И ну колоть вязальной спицей Луку то в жопу, то в муде. Лука воспрянул львом свирепым, Матрену на пол повалил И длинным хуем, словно цепом Ее по голове хватил. Но тут купчиха изловчилась, (Она еще жива была) В муде Лукашкины вцепилась И их совсем оторвала. Но все же он унял старуху Своей елдой убил, как муху, В одно мгновенье, наповал И сам безжизненный, упал!
Наутро там нашли три трупа — Матрена, распростершись ниц, Вдова, разъебана до пупа, Лука Мудищев без яиц И девять пар вязальных спиц. Был труп Матрены онемевший, С вязальной спицей под рукой, Хотя с пиздою уцелевшей, Но все с проломанной башкой!
(из цикла «Девичьи шалости»)
Поначалу «аз» да «буки»,
А потом хуишко в руки.
Ученье — свет,
А в яйцах — сила.
Стая воробышков к югу промчалась, —
Знать надоело говно им клевать…
Там на осине ворона усралась…
Ну и природа, еб твою мать.
Шел хуй по хую,
Нашел хуй на хую,
Взял хуй за хуй,
Посмотрел хуй на хуй,
Ну зачем мне хуй?
Когда сам я хуй?
Взял хуй за хуй
И выкинул на хуй.
Жаркий день мерцает слабо, Я гляжу в окно. За окошком серет баба. Серет, блядь, давно. Из ее огромной сраки Катыхи плывут… Полупьяные ребята Девку еть ведут. Девка вся горит-пылает. «Матушка», — орет… Прислонившийся к забору, Мужичек блюет… За рекой расплата в драке, Телка в лужу ссыт. Две сукотные собаки — Вот вам сельский вид. — Ебена мать, — кричат, когда штурмуют, — Ебена мать, — кричит тот, кого бьют, — Ебена мать, — кричат, когда рожают, — Ебена мать, — кричат, когда ебут, «Ебена мать» под русскою короной, «Ебеной матерью» зовут и Агафона, Хоть знают все, что Фоньку не ебут, Но все ж «ебеной матерью» зовут. «Ебена мать» — для русского народа, Что мясо в щах, что масло в каше, С ней наша жизнь намного веселей, И сказанное краше.
Спи мой хуй толстоголовый, Баюшки — баю. Я тебе, семивершковый, Песенку спою. Стал расти ты понемногу И возрос, друг мой, Толщиной в телячью ногу, В семь вершков длиной. Помнишь ли, как раз попутал Нас лукавый бес? Ты моей кухарке Домне В задницу залез. Помнишь ли, как та кричала, Во всю мощь свою, И недели три дристала Баюшки — баю. Жизнь прошла, как пролетела, В ебле и блядстве. И теперь сижу без дела В горе и тоске. Плешь моя, да ты ли это? Как ты изъеблась. Из малинового цвета В синий облеклась. Вы, мудье, краса природы, Вас не узнаю… Эх, прошли былые годы. Баюшки — баю. Вот умру, тебя отрежут В Питер отвезут. Там в кунст-камеру поставят, Чудом назовут. И посмотрит люд столичный На всю мощь твою, Экий, — скажут, — хуй приличный. Баюшки — баю.
— Отец духовный, с покаяньем Я прийти к тебе спешу. С чистым, искренним признаньем Я о помощи прошу. — Кайся, кайся, дочь моя, Не скрывай, не унывай, Рад я дочери помочь. — От младенчества не знала, Что есть хитрость и обман: Раз с мужчиною гуляла Он меня завел в чулан. — Ай да славный молодец. Кайся, расскажи конец. К худу он не приведет: Что-то тут произойдет. — Катя, ангел, он сказал,- Я в любви тебе клянусь,- Что-то твердое совал Я сейчас еще боюсь. — Кайся дальше, не робей, Кайся, кайся поскорей. Будь в надежде на прощенье Расскажи про приключенье. — Что-то в ноги мне совал, Длинно, твердо, горячо, И, прижавши, целовал Меня в правое плечо. — В тоже время как ножом, Между ног мне саданул, Что-то твердое воткнул Полилася кровь ручьем. — Кайся, кайся, честь и слава Вот примерная забава. Ай да славный молодец. Расскажи теперь конец. — Он немного подержал, Хотел что-то мне сказать, А сам сильно так дрожал, Я хотела убежать. — Вот, в чем дело состоит, Как бежать, когда стоит? Ты просящим помогай: Чего просят, то давай. — Он меня схватил насильно, На солому уложил, Целовал меня умильно И подол заворотил. — Ай да славный молодец, Кайся, расскажи конец. К худу он не приведет Что потом произойдет? — Потом ноги раздвигал, Лег нахально на меня, Что-то промеж ног совал, Я не помнила себя. — Ну, что дальше? Поскорей. Кайся, кайся не робей. Я и сам уже дрожу, Будто на тебе лежу. Кайся, кайся, браво, браво, Кайся, кайся, честь и слава. Ах, в каком я наслажденье, Что имела ты терпенье. — Сердце к сердцу, губы вместе. Целовалися мы с ним Он водил туда раз двести Чем-то твердым и большим. — Ай да славный молодец. Кайся, расскажи конец. Это опытный детина Знал где скрытая святыня. — Мы немного полежали… Вдруг застала меня мать, Мы с ним оба задрожали, А она меня ругать. — Ах, хрычевка, старый пес, Зачем пес ее принес? Он немного отдохнул бы Да разок еще воткнул бы. — Ах, безумна,- мать вскричала,- Недостойная ты дочь. Вся замарана рубашка… Как тут этому помочь? — Берегла б свою, хрычевка. Что за дело до другой? Злейший враг она. Плутовка. Подождала б час, другой. — Так пошла я к покаянью: Обо всем тебе открыть, И грезам моим прощенье У тебя отец просить. — Дочь моя, тебя прощаю. Нет греха, не унывай. В том тебе я разрешаю, Если просят, до давай.
Я пишу тебе, сестрица, Только быль — не небылицу: Расскажу тебе точь в точь Шаг за шагом брачну ночь. Ты представь себе, сестрица, Вся дрожа, как голубица Я стояла перед ним Перед коршуном лихим. Словно птичка трепетало Сердце робкое во мне, То рвалось, то замирало… Ах, как страшно было мне. Ночь давно уже настала, В спальне тьма и тишина, И лампада лишь мерцала Перед образом одна. Виктор вдруг переменился, Стал как-будто сам не свой, Запер двери, возвратился, Сбросил фрак с себя долой. Побледнел, дрожит всем телом, С меня кофточку сорвал… Защищалась я несмело,- Он не слушал, раздевал. И бесстыдно все снимая, Он мне щупал шею, грудь, Целовал меня, сжимая, Не давал мне вздохнуть. Наконец поднял руками, На кроватку уложил, -Полежу немного с вами,- Весь дрожа, он говорил. После этого любовно Принялся со мной играть, А потом совсем нескромно Стал рубашку поднимать. И при этом полегоньку, На меня он сбоку лег, И старался помаленьку Что-то вставить между ног. Я боролась, защищалась, Отбивалася рукой — Под рукою оказался Кто-то твердый и живой. И совсем не поняла я, Почему бы это стало, У супруга между ног Словно вырос корешок. Виктор все меня сжимая Мне покоя не давал,- Мои ноги раздвигая Корешок туда совал. Я из силы выбиваясь, Чтоб его с себя столкнуть, Но напрасно я старалась,- Он не дал мне и вздохнуть. Вся вспотела, истомилась И его не в силах сбить Со слезами я взмолилась, Стала Виктора просить. Чтоб он так не обращался, Чтобы вспомнил он о том Как беречь меня он клялся Еще бывши женихом. Но моленьям не внимая, Виктор мучить продолжал: Что-то с хрустом разрывая, Корешок в меня толкал. Я от боли содрогнулась… Виктор крепче меня сжал, Что-то будто вновь рванулось Внутрь меня. Вскричала я. Корешок же в тот же миг Будто в сердце мне проник. У меня дыханье сжало, Я чуть-чуть не завизжала. Дальше было что — не знаю, Не могу тебе сказать, Мне казалось: начинаю Я как будто, умирать. После этой бурной сцены Я очнулась, как от сна От какой-то перемены Сердце билось как волна. На сорочке кровь алела, А та дырка между ног Стала шире и болела Где забит был корешок. Любопытство не порок, Я припомнивши все дело, Допытаться захотела, Куда делся корешок? Виктор спал, к нему украдкой Под сорочку я рукой, Отвернула…Глядь, а гадкий Корешок висит дугой. На него я посмотрела, Он сложился грустно так. Под моей рукой несмелой Подвернулся как червяк. Ко мне смелость возвратилась- Был не страшен этот зверь. Наказать его хотелось Хорошенько мне теперь. Ухватив его рукою, Начала его трепать, То сгибать его дугою, То вытягивать, щипать. Под рукой он вдруг надулся, Поднялся и покраснел. Быстро прямо разогнулся, И как палка затвердел. Не успела я моргнуть,- На мне Виктор очутился: Надавил мне больно грудь, Поцелуем в губы впился. Стан обвил рукою страстно, Ляжки в стороны раздвинул, И под сердце свой ужасный Корешок опять задвинул. Вынул, снова засадил, Вверх и стороны водил. То наружу вынимал, То поглубже вновь совал. И прижав к себе руками, Все что было, сколько сил, Как винтом между ногами Корешком своим водил. Я как птичка трепетала, Но не в силах уж кричать, Я покорная давала, Себя мучить и терзать. Ах, сестрица. Как я рада, Что покорною была: За покорность мне в награду Радость вскорости пришла. Я от этого страданья Стала что-то ощущать, Начала терять сознанье, Стала точно засыпать. А потом пришло мгновенье… Ах, сестрица, милый друг. Я такое наслажденье В том почувствовала вдруг. Что сказать про то нет силы И пером не описать. Я до смерти полюбила Так томиться и страдать. За ночь раза три бывает И четыре, даже пять Милый Виктор заставляет Меня сладко трепетать. Спать ложимся, первым делом Муж начнет со мной играть, Любоваться моим телом, Целовать и щекотать. То возьмет меня за ножку, То мне грудку пососет… В это время понемножку Корешок его растет. А как вырос, я уж знаю, Как тут надо поступать: Ноги шире раздвигаю, Чтоб поглубже загонять. Через час — другой, проснувшись, Посмотрю, мой Виктор спит. Корешок его согнувшись Обессилевший лежит. Я его поглажу нежно, Стану дергать и щипать, Он от этого мятежно Поднимается опять. Милый Виктор мой проснется, Поцелует между ног, Глубоко во мне забьется Его чудный корешок. На заре, когда так спится, Виктор спать мне не дает. Мне приходиться томиться, Пока солнышко взойдет. Ах, как это симпатично, В это время корешок Поднимается отлично И становится как рог. Я спросонок задыхаюсь, И тогда начну роптать, А потом как разыграюсь, Стану мужу помогать. И руками и ногами Вкруг него я обовьюсь, С грудью грудь, уста с устами, То прижмусь, то отожмусь. И сгорая от томленья, С милым Виктором моим Раза три от наслажденья Замираю я под ним. Иногда и днем случится — Виктор двери на крючок, На диван со мной ложится И вставляет корешок. А вчера, представь сестрица, Говорит мне мой супруг. ………………….. ………………….. ………………….. ………………….. Прочитала я в газете О восстании славян. И какие только муки Им пришлось переживать, Когда их башибузуки На кол начали сажать. — Это верно очень больно? Мне на ум пришло спросить. Рассмеялся муж невольно И…Задумал пошутить. — Надувает нас газета,- Отвечает мне супруг,- Что совсем не больно это Докажу тебе мой друг. Я не турок, и, покаюсь, Дружбу с ними не веду, А на кол, уж я ручаюсь, И тебя я посажу. Обхватил меня руками И на стул пересадил, Вздернул платье и рукою Под сиденье подхватил. Приподнял меня, поправил Себе что-то, а потом Поднял платье и заставил На колени сесть верхом. Я присела и случилось, Что все вышло по его: На колу я очутилась У супруга своего. Это вышло так занятно, Что нет сил пересказать. Ах, как было мне приятно На нем прыгать и скакать. Сам же Виктор усмехаясь, Своей шутке весь дрожал, И с коленей наслаждаясь, Меня долго не снимал. ……………………. ……………………. — Подожди мой друг Аннета, Спать пора нам не пришла. Не уйдет от нас подушка И успеем мы поспать. А теперь не худо, душка Нам в лошадки поиграть. — Как в лошадки? Вот прекрасно. Мы не дети, — я в ответ. Тут он обнял меня страстно И промолвил — верно нет. Мы не дети, моя милка, Но представь же наконец, Будешь ты моя кобылка, А я буду жеребец. Покатилась я со смеху. Он мне шепчет: согласись. А руками для успеху На кроватку обопрись. Я нагнулась, он руками Меня крепко обхватил. И мне тут же меж ногами Корешок свой засадил. Вновь в блаженстве я купалась С ним в позиции такой, Все плотнее прижималась, Позабывши про покой. Я большое испытала Удовольствие опять, Всю подушку искусала И упала на кровать. Здесь письмо свое кончаю. Тебе счастья я желаю. Выйти замуж и тогда Быть довольною всегда.
Жил-был сельский поп Вавила Уж давненько это было. Не скажу вам как и где И в каком таком селе. Поп был крепкий и дородный Вид имел он благородный, Выпить тоже не дурак — Лишь плохой имел елдак. Очень маленький мизерный, Так, хуишко очень скверный — И залупа не стоит, Как сморчок во мху торчит. Попадья его Ненила, Как его не шевелила Чтобы он ее поеб — Ни хуя не может поп. Долго с ним она возжалась: И к знахаркам обращалась, Чтоб поднялся хуй попа. Не выходит ни кляпа. А сама-то мать Ненила Хороша и похотлива. Ну и стала всем давать — Словом сделалася блядь. Стала вовсе ненаебна, Ненасытная утроба. Кто уж, кто ее не еб: Сельский знахарь и холоп. Целовальник с пьяной рожей, И приезжий и прохожий, И учитель и батрак — Все совали свой елдак. Благочинному давала — И того ей стало мало: Захотела попадья Архирейского хуя. Долго думала Ненила, Наконец таки решила В архирейский двор сходить И владыке доложить. Что с таким де неуклюжим Жить она не хочет мужем. Что ей лучше в монастырь А не то, так и в Сибирь. Собралась как к богомолью: Захватила хлеба с солью, И отправилась пешком В архирейский летний дом. Долго ль, скоро она шла, Наконец и добрела. Встретил там ее келейник Молодой еще кутейник. Три с полтиной взял он с ней, Обещав, что архирей Примет сам ее прилично И прошенье примет лично. После в зал ее отправил И в компании оставил Эконома старика, Двух просвитеров, дьяка. Встали все со страхом рядом. Сам отправился с докладом: И вот из царственных дверей Показался архирей. Взор суров, движенья строги. Попадья тут прямо в ноги: — Помоги владыко мне, Но прошу наедине. Лишь поведать свое горе,- Говорит с тоской во взоре. И повел ее аскет В свой отдельный кабинет. Там велел сказать в чем дело. Попадья довольно смело Говорит, что уж лет пять Поп не мог ее ебать. Хуй его уж не годится, А она должна томиться, Жаждой страсти столько лет. Был суровый ей ответ: — Что же муж твой что ли болен? Иль тобою не доволен? Может быть твоя пизда Не годится никуда? — Нет, помилуйте, владыка,- Отвечает тут затыка,- Настоящий королек, Не угодно ли разок? Тут скорехонько Ненила Архирею хуй вздрочила, !бку кверху подняла И сама под ним легла. Толстой жопой подъезжала, Как артистка поддавала… Разошелся архирей Раз четырнадцать на ней. -Хороша пизда, не спорю И помочь твоему горю Я готов и очень рад,- Говорит святой прелат. — Все доподлинно узнаю, Покажу я негодяю. Коли этаких не еть, Значит вкуса не иметь. Быть глупее идиота. Как придет тебе охота, Полечу тебя опять, Чур, как нынче поддавать. И довольна тем Ненила, Что от святости вкусила, Архирея заебла — Веселей домой пошла. А его преосвященство Созывал все духовенство Для решенья многих дел Между прочим повелел: Чтоб дознанье учинили Об одном попе Вавиле Верно ль то, что будто он Еть способности лишен? И об этом донесенье Дать ему без промедленья. Так недели две прошло Спать ложилося село. Огоньки зажгли по хатам… Благочинный с депутатом К дому попа подъезжали И Вавилу вызывали. — Здравствуй сельский поп Вавила, Мы де вот зачем пришли: На тебя пришел донос Неизвестно, кто принес. Будто хуем не владеешь, Будто еть ты не умеешь, И от этого твоя Горе терпит попадья. Что на это ты нам скажешь, Завтра утром нам покажешь Из-за ширмы свой елдак, Чтоб решать могли мы так: Можешь ли ебать ты баб? Или хуй совсем ослаб? А теперь нам только нужен Перед сном хороший ужин. Подан карп, уха стерляжья… Спинка в соусе лебяжья… Поболтали, напились, Да и спать все улеглись. На другой день утром рано Солнце вышло из тумана. Благочинный, … Хуй попа смотреть спешат. Поп Вавила тут слукавил И за ширмою поставил Агафона — батрака Ростом в сажень мужика. И тогда перед попами Хуй с огромными мудями Словно гири выпер вон, Из-за ширмы Агафон. — Что-то мать с тобой случилось? Ты на это пожурилась? — Благочинный вопросил. И Ненилу пригласил Посмотреть на это чудо — Тут и весу-то с полпуда, И не только попадья, Но сказать дерзаю я, Что любая бы кобыла Эту елду полюбила, И не всякая пизда Это выдержать могла. Ах, мошенник. Ах, подлец. Обманул он вас отец. Это хуй ведь Агафона, И примета слева, вона… Бородавка, мне ль не знать? Что ты врешь, ебена мать? — Так воскликнула Ненила. И всему конец тут было.
В престольный град, в синод священный От паствы из села смиренной Старухи жалобу прислали И в ней о том они писали: Наш поп Паисий, мы не рады, Все время святость нарушает: Когда к нему приходят бабы Он их елдою утешает. К примеру, девка или блядь Или солдатка, иль вдовица Придет к нему исповедать, То с ней такое приключится. Он крест святой кладет пониже И заставляет целовать. А сам подходит сзади ближе И начинает их ебать. Тем самым святость нарушая, Он нас от веры отлучает. И нам де нет святой услады — Уж мы ходить туда не рады. Заволновался весь синод, Сам патриарх, воздевши длани, Вскричал: «Судить, созвать народ. Средь нас не место этой дряни». Суд скорый тут же состоялся, Народ честной туда собрался… И не одной вдове, девице С утра давали тут водицы. Решили дружно всем синодом И огласили пред народом: Отцу за неуемный блуд Усечь ебливый длинный уд. Но милосердие блюдя, Оставить в целости мудя. Для испускания мочи Оставить хуя полсвечи. Казнь ту завтра совершить И молитву сотворить. А чтоб Паисий не сбежал, За ним сам Ктитор наблюдал. Старух ругают: «Вот паскуды. У вас засохли все посуды. Давно пора вам умирать, А вы беднягу убивать». Всю ночь не спали на селе Паисий, Ктитор — на челе Морщинок ряд его алел — Он друга своего жалел. Однако плаху изготовил, Секиру остро наточил, И честно семь вершков отмеря, Позвал для казни ката-зверя. И вот Паисий перед плахой С поднятой до лица рубахой. А уд не ведая беды Восстал, увидев баб ряды. Сверкнув, секира опустилась… С елдой же вот что приключилось: Она от страха вся осела — Секира мимо пролетела. Но поп Паисий испугался И от удара топора Он с места лобного сорвался Бежать пустился со двора. Три дня его искали всюду. Через три дня нашли в лесу Где он на пне сидел в муду Святые псалмы пел в бреду. Год целый поп в смущеньи был. Каких молебнов не служил, Но в исповеди час не мог Засунуть корешок меж ног. Его все грешницы жалели, И помогали как умели, Заправить снова так и сяк Его ослабнувший елдак. Жизнь сократила эта плаха Отцу Паисию. Зачах, Хотя и прежнего размаха Достиг он в этаких делах. Теперь как прежде он блудил, И не одну уж насадил… Но все ж и для него чтецы, Пришла пора отдать концы. На печку слег к концу от мира. В углу повесил образок, И так прием вел пастве милой, Пока черт в ад не уволок. Он умер смертию смешною: Упершись хуем в потолок, И костенеющей рукою Держа пизду за хохолок. Табак проклятый не курите, Не пейте, братие, вина. А только девушек ебите — Святыми будете, как я.
Пров Кузмич был малый видный,
В зрелом возрасте, солидный,
Остроумен и речист,
Только на хуй был нечист.
Еб с отъявленным искусством,
С расстановкой, с толком, с чувством,
И как дамский кавалер,
На особенный манер.
Он сперва пизду погладит,
А потом на хуй приладит,
Нежно ткнет он, извинясь
И ебет не торопясь.
Он не брезговал интригой,
Ни с кухаркой, ни с портнихой,
Но немало светских дам
Привлекал к своим мудям.
Раз решили дамы хором
Так за чайным разговором:
— Пров Кузмич, герой-мужчина,
С ним не ебля, а малина.
Раз в осенний длинный вечер
Натянувши плед на плечи
Взяв лимону, коньяку,
Ближе сел он к огоньку.
Вечер проходил шикарно
Ароматный дым сигарный
Отвлекал его мечты
От житейской суеты.
Вдруг с опухшей пьяной рожей
Появился из прихожей
Его заспанный лакей
Старикашка Патрикей.
— Что тебе, хрен старый надо?
Пров спросил его с досадой.
На полученный вопрос
Пробурчал он: «Вам письмо-с».
— Милый Пров, — письмо гласило, —
Всю неделю я грустила.
Под конец вся извелась,
От того, что не еблась.
Если ты, блядун, обманешь,
К своей Дуне не заглянешь,
То, поверь мне, не совру,
Дам я кучеру Петру.
Приезжай ко мне, мой милый,
Насладиться твоей силой —
Ебли страстно жажду я,
В плешь целую, вся твоя.
Пров Кузмич тут прифрантился,
Красоту навел, побрился,
Закрутивши ус в кольцо,
Важно вышел на крыльцо.
— Эй, ебена мать, возница, —
Гаркнул он, и колесница,
Подняв пыль на мостовой
Понесла его стрелой.
Он у ней. Она в постели.
И на нежном ее теле
Между двух изящных ног
Оттеняется пушок.
Пров Кузмич развеселился,
Ближе к боку привалился,
Начал к делу приставать,
За пизду ее хватать.
Тут, о ужас, хуй обмяк.
Скисла, сморщилась залупа.
Яйца, нечего пощупать.
В общем, дрянь, а не елдак.
Пров Кузмич мой загрустил
С горя аж слезу пустил,
В хуй совсем уже не веря,
Он поплелся молча к двери.
— Что ты, мой миленок, Пров?
Али хуем не здоров?
— Эх, Дуняш, беда пришла:
Отъеблась моя елда.
%%%
Ты худой или дородный,
Помни: с дамой благородной
Не ложись ее ебать,
Раз не может хуй стоять.
(Хуевая трагедия в нескольких действиях)
Дворцовая зала с камином, около которого сидит король Бардак в парике.
Ноги его покрыты бордовым пледом, поверх которого лежит старый морщинистый член.
К о р о л ь: (перекатывая член с ладони на ладонь)
О, если б в час давно желанный
Восстал бы ты мой длинный член,
То я поеб бы донну Анну,
И камер-фрейлину Кармен.
Я перееб бы всех старушек,
Я б изнасиловал девиц,
Я б еб курей, гусей, индюшек
И всех других домашних птиц.
(С рычанием)
Я сам себя уеб бы в жопу…
Фу. Размечтался. Там стучат.
Кармен, спроси, чего хотят?
Принес какой-то хуй Европу?
После продолжительного отсутствия разболтанной походкой входит Кармен,
подолом юбки протирая себе спереди между ног, томно говорит:
К а р м е н:
Там, сударь, ебари пришли.
Сватать вашу дочь.
Меня в передней поебли —
Скажу не плохо очень.
К о р о л ь:
Да, видно сильные мужи,
Просить скорее прикажи,
Затем подумай о гостях —
Нельзя встречать их второпях.
Сходи ка к повару Динару
Влей ему в жопу скипидару,
Чтоб шевелился он живей
И был готов обед скорей.
Кармен быстро убегает. Входят два жениха: один в плаще,
шляпе со страусовым пером, при шпаге и с шикарными усами:
второй — напоминает монаха, бледен, с горящими глазами.
Король приветствует их, предварительно убрав член.
К о р о л ь:
Здорово, доблестные доны,
Как ваши здравствуют бубоны?
Как протекают шанкера?
Как истекают трипера?
О б а д о н а:
Благодарим вас. Ни хера.
Твердеют потихоньку.
К о р о л ь: (обращается к расфуфыренному)
Позвольте, с кем имею честь,
Мне полномочия иметь?
Дон П е р д и л л о:
Я перну раз и содрогнется
И старый сад и старый дом.
Я перну два и пронесется
По Пиренеям словно гром.
Сам герцог рыцарской душою
Мои таланты оценил.
Клянусь, Испании родимой
Я никогда не посрамил.
К о р о л ь: (прослушав со вниманьем дона)
А друг ваш тоже знаменит?
Дон П е р д и л л о:
О да, в ином лишь роде,
Он дрочит.
К о р о л ь:
Где ж он сокрыт?
Из темного угла доносятся кряхтенье и Дребезжащий голос:
Я тут…Постой…Кончаю вроде…
Выходит из-за угла, застегивая штаны и, Отстранив дона Пердилло, говорит:
Я сам себя рекомендую:
Я тоже много еб сначала,
Потом же давши волю хую,
Я превратил его в мочало.
И дам не надо. Ну и пусть.
Теперь ебусь я наизусть.
Возбужденный король, приподнявшись в кресле, Протягивает руку дону Дрочилло.
К о р о л ь:
О, дон Дрочилло, вы поэт.
Дон Д р о ч и л л о:
О, мой сеньор, напротив, нет.
Сперва я ставлю пред собой
Портрет нагой прекрасной дамы
И под бравурные напевы
Драчу я правою рукой.
Не много нужно тут уменья:
Кусочек мыла и терпенье.
С большим искусством я драчу
И хуем шпаги я точу.
На вопросительный взгляд короля продолжает:
Я дон Дрочилло знаменитый
Я идеал испанских дам:
Мой хуй большой, то зверь сокрытый,
Когда бывает напряжен.
Однажды был тореадором,
Когда сломалась моя шпага,
Я жизнь окончить мог с позором,
Но тут спасла меня отвага.
Тотчас совсем не растерявшись,
Свой длинный хуй я раздрочил
И сзади поведя атаку,
Загнал быку по яйца в сраку.
Бык, обосравшись, тут же сдох:
Вся публика издала вздох.
Сам Фердинанд сошедши с трона,
На хуй надел свою корону.
И Изабелла прослезилась,
При всех раз пять совокупилась.
Тряслись столбы тогда у трона,
С нее свалилася корона.
Дон Пердилло и король:
Скажите, дон, нам не таясь,
И не скрывая ничего:
И королева усралась?
И кончились ли дни ее?
Дон Д р о ч и л л о:
О, нет, синьора Изабелла
Перед народом только бздела,
И чтоб не портилась Порфира,
Она терпела до сортира.
Король жестом усаживает женихов на диван и сам начинает хвастаться.
К о р о л ь:
Мечу подобный правосудья,
Стоял мой член как генерал —
Легко, не только что кольчугу,
Он даже панцирь пробивал.
Тогда в разгаре жизни бренной
Во время штурма корабля
Я повстречался с донной Анной
И Анна сделалась моя.
С тех пор блаженством наслаждался
Ее ебал и день и ночь,
Недолго с ней я развлекался,
И родилась Пизделла, дочь.
С шумом распахивается дверь и вбегает донна Анна.
За ней степенно входит дочь короля донна Пизделла
с ведерным бюстом и лошадиными бедрами,
которыми она на ходу игриво покачивает.
Не замечая гостей, королева говорит королю.
К о р о л е в а:
На рынке сразу ото сна
Бродили не жалея ножек —
Купили разного говна
И полетань от мандовошек.
А в модельном магазине
Показал один приказчик
Интереснейший образчик
На великий хуй Дрочиллы.
Но цену заломил такую,
Что фору даст живому хую.
К о р о л ь:
Немудрено, вот дон Дрочилло.
К о р о л е в а:
Ах. (С деланным смущеньем прикрывает
Ладонью лицо растопыренными пальцами).
К о р о л ь:
Не торопись, о курва.
Ведь знаю, ты под ним вспотеешь.
Представь сперва Пизделлу, дура
А дать ему всегда успеешь.
Чтобы отвести от себя внимание, королева
вытаскивает на середину дочь и представляет ее донам.
К о р о л е в а:
Простите, дочь моя Пизделла.
Бордели все передрочила —
Имеет золотой диплом…
Ну, о гранд-ебле мы потом…
Оба дона:
Могу попробовать новинку.
П и з д е л л а:
Я не ебусь на дармовщинку:
Папаша брать велел рубли,
Чтоб на шарман не заебли.
Занавес опускается на некоторое время и вскоре поднимается.
Зрители видят на сцене то, о чем загробным голосом вещает кто-то невидимый.
Г о л о с:
Бог упокой дона Пердилло —
Погиб он как воин в бою.
Погибла и донна Пизделла
На дона Дрочилло хую.
Видно победоносное лицо дона Дрочилло.
Действие окончено.
Медленно опускается занавес.
В блестящий век Екатерины, В тот век парадов и балов, Мелькали пышные картины Екатерининских балов. И хоть интрижек и историй Орлы плели густую сеть, Из всех Орлов — Орлов Григорий Лишь мог значение иметь. Оставив о рейтузах сказки, Что будто хуй в них выпирал, Я расскажу вам без прикраски Как Гришка милости сыскал. Увидев как-то на параде Орлова Гришку в первый раз Императрица сердцем бляди Пришла в мучительный экстаз. Еще бы. Малый рослый, крупный, Слепит в улыбке снег зубов И пламя взоров неотступно Напоминает про любовь. Вот и причина по которой Его увидев раз иль два, Екатерина к мысли скорой С ним о сближении пришла. Изрядно с вечера напившись, С друзьями в шумном кабаке, Храпел Григорий развалившись Полураздетым, в парике. Его толкает осторожно Прибывший срочно вестовой: «Мон шер, проснитесь, неотложно Приказ прочтите деловой». — Какой приказ? — вскочил Григорий. Пакет вскрывает сгоряча, По строчкам взгляд летает скорый И вдруг завыл, приказ прочтя. — Пропал, пропал, теперь уж знаю, Погибло все, о мой творец. Меня немедля вызывают К императрице во дворец. Вчера дебош я с мордобоем Насколько помнится создал, И чуть не кончился разбоем Наш разгоревшийся скандал. Теперь зовут меня к ответу, Конец карьере, я погиб. — Иван, закладывай карету, Присыпь мне пудрою парик. И вот, друзья, что дальше было: Подъехав робко ко дворцу, Ряд лестниц мраморных уныло Проходит он. Лицом к лицу Внезапно стражу встретил он, И видит дула: «Ваш пароль?» — Кувшин, — он был предупрежден. Его ведут…А в сердце боль. Зачем ведут меня, не знаю… И вызван на какой предмет, О боже, я изнемогаю. Какой же мне держать ответ. И вдруг портьера распахнулась. Стоит отряд ливрейных слуг. Стоит царица. Улыбнулась: — Орлов? Ну, здравствуйте мой друг. Гвардеец мигом на колени Пред государыней упал: — По высочайшему веленью, Царица, к вам я прискакал. Казнить иль миловать велите — Пред вами ваш слуга и раб. (Она лакеям) — Уходите. Потом ему: «Да я могла б Тебя нещадно наказать, Но я совсем не так злорадна Мне хочется тебя ласкать И ласка мне твоя отрадна. Дай руку, встань, иди за мной. И не изволь мой друг робеть. Не хочешь ли своей женой Меня немедленно иметь? Он ощутил вдруг трепетанье, Огонь зардевшихся ланит. Язык прилип его к гортани Орлов невнятно говорит: — Ваше величество, не смею Своим поверить я ушам… К престолу преданность имею За вас и жизнь и честь отдам. Она смеется, увлекает Его с собою в будуар И быстро мантию меняет На легкий белый пеньюар. Царица, будучи кокеткой, Прекрасно знала к ним подход: И плавно, царственной походкой Орлова за руку ведет. Не знал он случая такого… Уж не с похмелья это сон? И вот с царицей у алькова Стоит подавлен, потрясен. — Снимите шапку и лосины, Не стойте, право, как тюлень, Орлов дрожит, как лист осины И неподвижен, словно пень. Она полна любовной муки И лихорадочно дыша Ему расстегивает брюки, В нем еле теплится душа. Хоть наш герой и полон страху, Берет свое и юный пыл: Она спустила с плеч рубаху — И вмиг на месте он застыл… Вид тела молодого, плечи, Ее упругий пышный бюст, И между ног, как залп картечи, Его сразил кудрявый куст. Исчезнул страх: застежки, пряжки Он сам с себя послушно рвет И ослепительные ляжки Голодным взором так и жрет. Звук поцелуев оглашает Роскошный пышный будуар. Орлов оружье поднимает, В его груди уже пожар. Она его предупреждает И нежной ручкой хуй держа, Раздвинув руки, направляет… Орлов надвинул, весь дрожа… У изголовья милой пары Стоял Амур мой в стороне И напевал он страсти чары Моей возлюбленной чете. Амур, Амур немой свидетель Неописуемых картин, Скажи, не ты ли сцены эти Нам навеваешь? Ты один. У всех времен, у всех народов Любви поэзия одна, И для красавцев и уродов Она понятна и родна. И штукатур простой и зодчий, И светский барин, и босяк Перед амуром равен всяк И среди дня и среди ночи. Перед Амуром нет различий, Санов и рангов — все равны. Ни этикетов, ни приличий, Есть только юбки и штаны. Однако к делу. Продолжаю Описывать событий ход. Зачем я, впрочем, называю Событьем краткий эпизод. Ой, ой. Она под ним заныла — Поглубже миленький…Вот так… Целуй меня…Ах, что за сила, Преизумительный елдак. Ну что молчишь? Скажи хоть слово. — Но я не знаю что сказать… — Груби как хочешь, ну же право… — Блядюга, еб же твою мать. — Ах, Гриша, это слишком грубо. Скажи, что я твоя, ну блядь… Ах, милый, как с тобой мне любо, Как хорошо…А тебе как? Еще бы еть, снимая пенки… Я как орел вознесся ввысь… Ну, а теперь для переменки, Давай-ка раком становись. В разврате служит хмель опорой — Один философ говорил. Найдя вино в шкафу за шторой Орлов бутылку мигом вскрыл. И выпив залпом полбутылки, Орлов неистов, пьян и груб, Парик поправил на затылке И вновь вонзил в царицу зуб. Облапив царственную жопу, На плечи ноги положил, Плюет теперь на всю Европу, Такую милость заслужил. Подобно злому эфиопу, Рыча как лев, иль ягуар, Ебет ее он через жопу, Да так, что с кати валит пар. Теперь Орлов без просьбы Кати Как первобытнейший дикарь Весь лексикон ебеной мати Пред нею выложил: »Ах, тварь, Поддай, поддай, курвяга, шлюха, Крути-ка жопой поживей, Смотри-ка родинка, как муха Уселась на спине твоей. Ага, вошла во вкус, блядище, Ебешься как ебена мать, Ну и глубокая дырища, Никак до матки не достать. Но он не знал, Катюше сладко — Орлов ей очень угодил, И длинный хуй, измяв всю матку, Чуть не до сердца доходил. Ебет Орлов, ебет на диво, О жопу бряцают мудя, Хуй режет лучше, чем секира — Огнем, огнем горит пизда. — О, милый, глубже и больнее,- Она шептала впопыхах, С минутой каждой пламенея, Паря как бы на облаках. — Что ты там делаешь? Скажи-ка? (Она любила смаковать: Во время каждой новой ебли Себя словами развлекать). — Что делаю? Ебу, понятно… Орлов сердито пробурчал. — Ебешь, ебешь… Скажи же внятно — Ебу, — как бык он прорычал. Ебу, ебу, какое слово, Как музыкально и красно Ебанье страстное Орлова Пьянит как райское вино. Но вот она заегозила Под ним как дикая коза. Метнулась, вздрогнула, заныла, При этом пернув два раза. Орлов, хоть был не педерастом, Но все ж при этом пердеже Задумал хуй, торчащий клином, Засунуть в жопу госпоже. Хуй был с головною тупою Напоминающий дюшес Ну как со штукою такою Он к ней бы в задницу залез? Там в пору лишь пролезть мизинцу, Другая б вышла бы игра. Когда б немного вазелинцу Ведь растяжима же дыра. Он вопрошает Катерину: — Хочу я в жопу тебя еть, Да не войдет без вазелину… — Ах, вазелин? Он кстати есть. Нашлась тут банка под подушкой Залупу смазала сама. — Ну, суй, дружок, да лишь макушку Иначе я сойду с ума. — Ах, Катя, ты трусливей зайца — Вдруг крик всю спальню огласил: — Ой, умираю, — он по яйца Ей беспощадно засадил. Она рванулась с мелкой дрожью, Хуй брызнул мутною струей: — Ах, плут, помазанницу божью Всю перепачкал малафьей. — Хочу сосать, — она сказала И вмиг легла на Гришу ниц, Платочком хуй перевязала, Для безопаски у яиц. Чтоб не задвинул он ей в горло И связок там не повредил, Как давеча, дыханье сперло, Когда он в жопу засадил. Она раскрыла ротик милый, Он был красив, изящен, мал, И хуй набухший, толсторылый Едва ей в губки пролезал. Она сосет, облившись потом, Орлов орет: «Сейчас конец». Она: «Ну, нет. Хочу с проглотом. А ты не хочешь? Ах, хитрец». Противный, милый, сладкий, гадкий Под лоб глаза он закатил И полный рот хуйной смятки Императрице напустил. И связок чуть не повредила, Едва от страсти не сгорев, Всю малафейку проглотила Платочком губы утерев Орлов уж сыт. Она нисколько. — Ты что ж кончать? Ан нет — шалишь. Еще ебать меня изволь-ка, Пока не удовлетворишь. — Эге, однако, дело скверно, Попал я парень в переплет: Не я ее — она наверно Меня до смерти заебет. Дроча и с помощью минета Она бодрить его взялась. Орлов был молод — штука эта Через минуту поднялась. А за окном оркестр играет, Солдаты выстроились в ряд. И уж Потемкин принимает Какой-то смотр или парад. — Мне нужно быть бы на параде, Себя на миг хоть показать… — Как трудно мне царице, — бляди И власть и страсть в одно связать. И снова на спину ложится… И поднимает ноги ввысь… Кряхтит и ерзает царица Под ним, как раненая рысь. Скрипит кровать, трещит перина, А на плацу проходит рать: О, славься ты, Екатерина, О, славься ты, ебена мать! .